Людмила Барабанщикова (Эви Подорожник)
Темнело, над городом дул сырой пронизывающий ветер. Менестрель кое-как перевернулся на бок и замер, скорчившись на холодных камнях.
Позади были годы веселого бродяжничества с неизменным спутником джангом, годы, в течение которых мальчишка превращался в юношу и непутевый певун в менестреля - не менее, впрочем, непутевого. Одна чрезмерно дерзкая песенка вынудила его поспешно покинуть город, а затем и страну некоего гордого и властного короля - слишком гордого и слишком властного, по мнению менестреля. Потом был неласковый путь через горы, потерянная тропа, долгие бесплодные блуждания - он не помнил, сколько дней - и, наконец, долгожданный город, незнакомый город, встретивший путника отчужденным молчанием серых стен.
Стражники пропустили его в высокие ворота, одинаково окинув равнодушными взглядами, и менестрель зашагал по мощеной улице, дивясь однообразию невысоких домов с плоскими крышами. Иногда у него начинала кружиться голова, от голода или слабости, и он замедлял шаг. Редкие прохожие ровной походкой обгоняли его. Они не оглядывались.
Выйдя на площадь, менестрель расчехлил джанг, наспех настроил его и коснулся струн вздрагивающими пальцами. Чистые высокие звуки поплыли над площадью, поднимаясь к пустому пасмурному небу. Менестрель выждал, чтобы несколько человек, заметив его, подошли и остановились поодаль, и запел. Он пел о высоких лесах, о солнце, золотистыми зайчиками проникающем сквозь листву, о чистых родниках и смелой птице ястребе, что кружит в слепящей глаза синеве. Людей вокруг собиралось все больше, голос, осипший во время скитаний, окреп и зазвенел, и менестрель пел все увереннее - о счастье и цветах, о трепетной и гордой любви, о великих битвах прошлого...
Когда первый камень, лениво прошелестев в тягучем воздухе, рассек ему щеку, он не сразу понял, в чем дело. Только руки, помнящие все не мыслью, а самой плотью своей, торопливо прижали к груди джанг, оберегая его от удара.
Второй камень попал ему в плечо, третий пролетел мимо, а потом толпа стала стремительно редеть, словно люди потеряли к умолкшему менестрелю всякий интерес.
Он пробовал запеть еще несколько раз - то на площади, то просто на перекрестках - и каждый раз повторялось то же. И он не знал, что больше внушало ему страх - летящие камни или молчание людей, бросавших их. И что-то не давало ему закричать в отчаянии: «За что?!» - начать проклинать этих людей или взывать к их милосердию, или хотя бы просто заговорить с ними.
...А из таверны, в которую он вошел, его выбросили, едва прозвучали первые аккорды. На этот раз ему досталось крепче прежнего, потому что он упирался, отбиваясь от твердых, как камень, кулаков. И когда его швырнули на неровную мостовую, он уже не смог подняться.
Теперь все это было позади, а впереди только темнота, холодная и немая. Менестрель слабо прижал к себе джанг - струны отозвались глухим стоном. И словно в ответ раздался негромкий холодный голос - так могла бы говорить сама тьма, обернувшись человеком:
- Что ты здесь делаешь?
Это были первые слова, услышанные в этом городе менестрелем. Он прошептал:
- Я умираю.
- Зачем ты пришел? - спросила темнота с человеческим голосом, глядя сверху вниз на распростертого менестреля.
Рассказывать все было долго и не нужно. Да и сил на это не хватило бы. Менестрель ответил:
- Я пришел петь...
В темноте раздался тихий, почти беззвучный смех. Как будто прошуршала горсть песка, брошенная на покатый булыжник мостовой ночным ветром. Менестрель с трудом повернул голову и разглядел смутный силуэт в ниспадающем плаще.
- Как твое имя? - спросил незнакомец.
- Альчер, - ответил менестрель.
- Вставай, Альчер. Пойдем.
- Я не могу, - прошептал менестрель.
- Можешь.
И Альчер понял, что это правда. Боль исчезла, и он легко поднялся на ноги - даже слишком легко. Вокруг, казалось, стало еще темнее, и он не мог разглядеть силуэт незнакомца. Из темноты раздался голос:
- Дай руку.
Альчер послушно протянул вперед руку и почувствовал, что ее сжала чужая рука. Пальцы у незнакомца были холодные и твердые.
- Пойдем, - сказал незнакомец, и они пошли. Их шаги глухо отдавались в пространстве пустой улицы.
***
Прошел час или вечность, булыжник сменился гладкими плитами, а потом под ногами невесть откуда появились ступеньки. Альчер споткнулся, и упал бы, если бы незнакомец не удержал его резким рывком.
- Смотри под ноги, - сурово сказал он. - Отсюда слишком далеко падать.
- Так ведь темно - хоть глаз выколи, - сказал Альчер.
- Темно? - переспросил незнакомец. - Смотри.
Сначала как будто ничего не изменилось, потом окружающий мрак слегка поредел, потом оказалось, что все вокруг залито светом, похожим на лунный, и открывшаяся картина была такова, что Альчер на мгновение задохнулся и крепче ухватился за руку незнакомца.
Нет, это был не лунный свет - просто все вокруг засветилось. Серебристыми отблесками играли грани скал, ступени лестницы, прилепившейся к отвесной стене, гладкого и узкого каменного моста, переброшенного через пропасть, - по нему, очевидно, они только что прошли к лестнице. В глубине пропасти переливались голубоватые огоньки. На вершинах ближних гор плясали бледно-лиловые всполохи.
В этом свете менестрель разглядел, наконец, лицо своего странного спутника. Оно оказалось вполне обычным, слегка скучающим, как у человека, которого трудно удивить. Только глаза заставили Альчера вздрогнуть.
Они были, как давно погасшие угли.
- Как твое имя? - спросил Альчер.
- Тебе незачем его знать. Оно не наделит тебя тем, чем ты обладать не можешь.
***
Они поднялись по врезанным в скалу ступеням и вошли в высокую сводчатую дверь. Потолок узкого коридора терялся во мраке, но на стенах вспыхивало серебристое кружево причудливой вязи. Стоило Альчеру вглядеться в незнакомые руны, как они исчезали, чтобы появиться снова - в ином расположении и в ином месте.
В небольшом полукруглом зале, сумрачно освещенном огоньками свечей голубоватого воска, незнакомец остановился. Он сел в кресло с высокой спинкой, придвинутое к столу, и неподвижным взглядом уперся в Альчера, словно тяжелую ладонь опустил на плечо.
В тишине чуть слышно потрескивали фитильки. Альчер стряхнул оцепенение и громко сказал:
- Зачем ты привел меня сюда?
Голос прозвучал неожиданно надтреснуто, как чужой. Незнакомец по-прежнему молчал, тишина ширилась, становясь необъятной, и когда Альчеру показалось, что она вот-вот разорвет стены зала, чтобы потонуть в грохоте рушащихся камней, незнакомец ответил:
- Затем, зачем ты пришел. Пой, менестрель!
И вспыхнул свет.
***
Альчер стоял на мощенной булыжником площади, серое пасмурное небо слепило глаза, тяжело ворочаясь над крышами и грозя прорваться нежданной опасностью, и той же скрытой угрозой веяло от толпы, заполнившей площадь. Все глаза были устремлены на менестреля, и пальцы сами нашли струны... И голос, надсаженный и усталый, поднялся и зазвенел.
Он пел, а первые камни уже летели, и их свист сливался с яростными аккордами. Он пел, хотя толпа придвигалась ближе. И когда тяжелый камень острой гранью ударил его в висок, он не выпустил джанга.
Потому что под ногами уже были знакомые плиты площади Корра, и гремел грозный крик: «Взять негодяя, порочащего короля!» - и надвигались королевские стражники в поблескивающих доспехах. Он пел. И кулак в латной рукавице ударил его в лицо, разбивая губы, не желающие отречься от дерзкой песни и умолять о прощении.
Но вокруг уже расстилались пески, горячий ветер щедро запорашивал лица людей, превращая их в похожие друг на друга узкоглазые маски, и несколько разбойников, волков пустыни, стояли против менестреля, сжимая обнаженные ятаганы, а он пел.
Он пел под раскаленным небом пустыни и под снежными вихрями Северного края, на твердых плитах площади и на палубе вздыбившегося корабля, на краю пропасти, над войнами и пожарами - и казалось, сама душа рвалась вместе с песней из пересохшего горла.
А потом раздался такой страшный звон, словно разом раскололись земля и небо. И Альчер снова увидел себя стоящим в полукруглом зале напротив неподвижно сидящего незнакомца. Только на полу лежали осколки взявшегося откуда-то зеркала. Они медленно мерцали, и от этого казалось, что они шевелятся, как живые. На мгновение Альчеру почудилось, будто в них мелькнуло отражение его самого, стоящего в полутемной пещере лицом к лицу с чешуйчатым крылатым чудовищем - но видение слишком быстро исчезло. Осколки перестали мерцать и лежали на полу, словно мертвый родник. Незнакомец в кресле медленно закрыл рукой глаза.
- Иди, - чуть слышным низким голосом сказал он, и огоньки свечей задрожали. - Твоя взяла. Иди.
Альчер повернулся и вышел, одной рукой прижимая к себе джанг.
***
Он не помнил, как прошел коридор с потускневшими письменами на стенах и узкий каменный мост. Он не знал, какого пути следует держаться, и старался только идти не к горам, а от гор. Непонятный равнодушный город больше не встретился ему. Альчер мимолетно удивился этому и тут же забыл.
Все вокруг было как в тумане, и почему-то очень болели пальцы, а больше ничего не болело, только голова кружилась да жуткая опустошающая усталость пригнетала к земле. Но Альчер шел, почти вслепую, почти ничего не замечая вокруг.
Иногда он машинально срывал горсть ягод с колючего куста или пил из ледяного ручья. Иногда рядом появлялись люди, которые что-то говорили, но он не слыша проходил мимо.
Ему казалось, что он превратился в сухой древесный лист, и ветер несет его, едва касаясь, мимо дорог, мимо людей, мимо, мимо... И нет ему дела ни до кого, и до него никому нет дела, он плывет в воздушных потоках все дальше и дальше, к покою, к тишине, в которой нет ничего, кроме сна... все спокойнее, все невесомее с каждым днем...
Так было, пока в один из проблесков сознания он не увидел себя у входа в полную народу таверну. Он встрепенулся, словно от оклика или вспышки света, и тут же понял почему: сидевшая за ближним столом светловолосая девушка, имени которой он не помнил, звала, подавшись к двери:
- Черо! Эй, Черо! Ты где пропадал, Гёсс тебя побери? Иди же сюда!
Он подошел и сел на скамью напротив нее. У девушки были веселые серые глаза, они смотрели дружески, но со дна их уже всплывала тревога.
- Да что с тобой, Черо? - спросила девушка, встряхнув головой, так что прямые светлые волосы, обрезанные почти до плеч, на миг разлетелись веером. - Что с обой? - повторила она. - Ты словно выбрался из преисподней! Ты что, не узнаешь меня?
И тогда он вспомнил ее имя - и вспомнил странное состязание, едва не погубившее его. И чтобы успокоить девушку, глядящую на него с тревогой и заботой, он с трудом произнес отвыкшими от слов губами:
- Это ничего, Гвэн. Он был сумасшедший... маг... или дракон... не знаю. Я побывал в сердце гор и вышел оттуда... я выдержал. Я не могу петь, Гвэн, но это пройдет.
